Насколько можно было судить, кроме нас двоих в роскошном холле этого дома никого не было. Прямо перед нами простирался длинный коридор. Паркетный пол в нескольких местах был устлан дорогими восточными коврами. На белых стенах висели масляные портреты представительного вида людей, а потолок украшали прекрасные фрески. В дальней части холла начиналась изящная резная лестница, уходившая вглубь здания. Все это внушительное помещение было освещено свечами в стеклянных канделябрах, а гостеприимное мерцание огня в высоком камине из белого мрамора создавало ощущение уюта. Тем не менее ни единой живой души мы не обнаружили.

Клик! Тяжелая наружная дверь у нас за спиной бесшумно повернулась на хорошо смазанных петлях, а автоматический замок довершил дело, накрепко соединив ее с косяком.

— Чтоб меня черти взяли! — возбужденно пробормотал де Гранден, хватаясь за посеребренную ручку двери и отчаянно дергая ее. — Смотрите, Траубридж, заперто! Пожалуй, действительно лучше было бы нам остаться там, под дождем!

— Вот уж в этом я с вами никак не соглашусь, мой дорогой сэр, донесся до нас с лестницы мягкий низкий голос. — Ваш приход был ниспослан мне самим Господом Богом.

Тяжело опираясь на крепкую трость, к нам приближался весьма привлекательной внешности мужчина в пижаме и халате. На голове его красовалась пестрая шелковая шапочка, на ногах были шлепанцы из мягчайшего сафьяна.

— Вы врач, сэр? — спросил он, бросив взгляд на медицинский саквояж в моей руке.

— Да. Меня зовут Сэмюэл Траубридж, я работаю в Хэррисонвилле, ответил я. — А это доктор Жюль де Гранден из Парижа, мой гость.

— О, я очень, очень рад приветствовать вас в Мэрстонхолле, господа! — воскликнул наш хозяин. — Видите ли, дело в том, что одна… э… моя дочь заболела, а я из-за своей дряхлости и отсутствия телефона не могу пригласить к ней врача. Я умоляю вас осмотреть мое бедное дитя… Разумеется, вы можете полностью рассчитывать на мое гостеприимство. Прошу вас, снимите плащи… — Он выжидающе умолк. — О, благодарю вас… — увидев, что мы бросили нашу промокшую одежду на спинку стула, добавил он. — Не будете ли вы любезны пройти сюда.

Вслед за ним мы поднялись по лестнице, прошли по коридору и очутились в обставленной со вкусом комнате, где на кровати среди груды крошечных подушек лежала девушка лет пятнадцати.

— Анабель, Анабель, любовь моя, вот два доктора хотели бы осмотреть тебя, — мягко проговорил старый джентльмен.

Девушка устало и несколько раздраженно повернула свою белокурую головку и тихо всхлипнула во сне, ничем более не подтвердив того, что осознает наше присутствие.

— И каковы же симптомы, месье? — поинтересовался де Гранден, завернув манжеты и готовясь к осмотру.

— Она спит, — ответил наш хозяин, — просто спит. Недавно она переболела гриппом, и с тех пор у нее периодически повторяются приступы продолжительного сна. Мне даже не удается разбудить ее. Может, у нее началась сонная болезнь? Мне говорили, что после гриппа такое иногда случается.

— Гм-м…

Маленькие, гибкие руки де Грандена проворно ощупали шею девушки за ушами, скользнули по области яремной выемки, после чего он озадаченно взглянул на меня.

— Траубридж, у вас случайно нет с собой настойки опия и аконита? — спросил он.

— Есть морфин и аконит, а вот опия нет.

— Неважно, — он нетерпеливо махнул рукой и начал копаться в моем саквояже, из которого вскоре извлек два маленьких флакончика. — Вполне сойдет и это. Месье, могу я попросить вас принести немного воды? — обратился он к хозяину дома.

— Но позвольте, де Гранден… — начал было я и тут же ощутил толчок его обутой в жесткий башмак ноги. — Вы действительно полагаете, что это лекарство подойдет? — запинаясь, закончил я фразу.

— Ну да, разумеется, — проговорил он. — В данном случае это лучшее. Пожалуйста, месье, воды, — повторил он, обращаясь к отцу.

Я в замешательстве смотрел на него, не в состоянии скрыть своего изумления, тогда как он извлек из каждого пузырька по одной пилюле и быстро растер каждую из них в порошок. Старый джентльмен тем временем наполнил водой стакан из кувшина, стоявшего на умывальнике в дальнем конце комнаты. Мой друг не хуже меня ориентировался в содержании моего саквояжа и прекрасно знал, что мои медикаменты помечены номерами и не имеют каких-либо этикеток. От меня не ускользнуло, что он умышленно оставил без внимания флаконы с морфином и аконитом, взяв вместо этого два пузырька с чистым молочным сахаром, не оказывающим, как известно, никакого медикаментозного воздействия. Я понятия не имел, что он задумал, и лишь молча наблюдал за тем, как он отмерил четыре чайные ложки воды, растворил в ней порошок и влил это так называемое лекарство в рот спящей девушки.

— Отлично, — сказал де Гранден и тщательно вымыл стакан. — Месье, ей надо полежать и хорошенько отдохнуть до утра. Завтра мы определимся, какое лечение назначить. На этом, если вы позволите, мы хотели бы откланяться. Он вежливо поклонился хозяину дома, который ответил тем же и проводил нас в прекрасно обставленную комнату в другом конце коридора.

— Послушайте, де Гранден, — сказал я, когда хозяин, пожелав нам спокойной ночи, притворил дверь, — о чем вы думали, когда давали бесполезное снадобье?

— Ш-ш-ш! — прервал он меня шепотом. — Эта девушка, мой друг, страдает от энцефалита не больше, чем вы или я. Отсутствует характерное опухание лица или шеи, нет никакого затвердения в области яремной выемки. Температура немного повышена, это так, но в ее дыхании я определенно почувствовал запах хлоралгидрата. Хотелось бы надеяться на то, что ввели его девушке с самыми добрыми намерениями, но у меня есть опасение, что ее решили просто одурманить, а потому я и изобразил из себя дурачка, который поверив в объяснения этого человека. Черт побери, дурак, который знает, что он им не является, имеет огромное преимущество перед тем, кто считает его таковым.

— Но…

— Никаких но, дружище. Вспомните, как открылась эта дверь, хотя к ней никто не прикасался; вспомните, как она аналогичным образом закрылась, а заодно посмотрите и на это.

Мягко ступая, он пересек комнату, отдернул ситцевую занавеску на окне и легонько постучал по раме, в которую были вставлены толстые стекла.

— Посмотрите, — повторил он, снова постучав по раме.

Это окно, как и все остальные в доме, было створчатое; небольшие прямоугольники толстого стекла плотно прилегали к перегородкам, сделанным в виде решетки. Подчиняясь указанию де Грандена, я постучал по одной из них и вдруг понял, что это не крашеное дерево, как я до этого полагал, а прочно сваренный металл. Более того, к своему удивлению, я обнаружил, что ручки хотя и поворачиваются, но укреплены на рамах лишь для видимости, тогда как сами рамы намертво прикручены болтами к каменным стенам. Можно сказать, мы оказались в заточении, ничем не уступающем по своей надежности государственной тюрьме.

— Дверь… — начал было я, но мой друг покачал головой.

Я пересек комнату и легонько повернул ручку двери. Она свободно поддалась, однако несмотря на то, что мы не слышали ни щелчка замка, ни движения запора, дверная панель оставалась неподвижной, словно была прибита гвоздями.

— Но почему… Де Гранден, что все это значит? — ничего не понимая, спросил я.

Он пожал плечами.

— Не знаю пока. Но одно знаю определенно: не нравится мне этот дом, дружище Траубридж. Я…

Сквозь шум дождя за окном и завывание ветра мы неожиданно услышали пронзительный вопль, преисполненный непередаваемой, безграничной и пока не ясной для нас муки души и тела.

— Черт побери! — Де Гранден поднял голову, как собака, почувствовавшая над землей далеко впереди запах зверя. Вы слышали, Траубридж?

— Конечно. — По телу у меня поползли мурашки от этого безнадежного, отчаянного крика, эхом отдающегося в моих ушах.

— Черт побери, — повторил он. — Сейчас этот дом нравится мне еще меньше, чем прежде. А ну-ка давайте пододвинем к двери шкаф. Полагаю, будет лучше, если эту ночь мы проведем за импровизированной баррикадой.